Медицинская практика

Врачебную деятельность Владимир Петрович начал в том же 1883 году в частной психиатрической лечебнице М. Ф. Беккера. Эта ле­чебница для душевнобольных, называемая по месту своего нахождения «Красносельской», была первым в Москве уголком московской психи­атрической, или корсаковской, школы. В стенах этой знаменитой в ле­тописях русской психиатрии лечебницы воспитывалось первое поколе­ние учеников Сергея Сергеевича Корсакова: В. П. Сербский, Н. Н. Баженов, А. А. Токарский, С. Н. Успенский. В этой связи Н. Н. Баженов имел основание сказать, что Первая московская психиатрическая кли­ника душевных болезней была не на Девичьем поле, а около Сокольни­ков: в этой старой частной лечебнице родилось в Москве клиническое преподавание психиатрии.

Под влиянием С. С. Корсакова и по приглашению тамбовского гу­бернского земства доктор Сербский поехал в 1885 году в Тамбов, с тем чтобы заведовать земской психиатрической лечебницей и принять уча­стие в реорганизации психиатрии в губернии. В Тамбове он пробыл с 1885 по 1887 год и уехал оттуда: борьба с нестеснением душевноболь­ных оказалась ему не под силу. Прошло более ста лет, как Пинель снял цепи с душевнобольных, однако в провинциальных российских больницах изменения происходили медленно. Уставший от провинциаль­ного разгильдяйства доктор Сербский отправляется за границу. В Вене он занимается у Оберштейнера и Мейнерта и посещает ряд других пси­хиатрических заведений.

Когда в 1887 году открылась психиатрическая клиника Московско­го университета (первая по времени клиника будущего клинического городка на Девичьем поле), построенная на пожертвования В. А. Моро­зовой, Сербский избирается в нее Московским медицинским факуль­тетом на должность ассистента. Первое знакомство Сербского с психи­атрией происходило под руководством С. С. Корсакова, заведовавшего психиатрической клиникой Московского университета. Сначала, с 1887 года, Владимир Петрович работал в его клинике старшим ассис­тентом, а после защиты в 1891 году докторской диссертации и получе­ния в 1892 году звания приват-доцента стал читать в университете куре психиатрии; с 1903 года он избирается профессором, а после смерти С. С. Корсакова - заведующим кафедрой психиатрии Московского универ­ситета. Забегая вперед, отметим, что спустя восемь лет он покинет уни­верситет в знак протеста против действия реакционного министра про­свещения Л. А. Кассо.

Профессор Сербский, точно так же как и его учитель, вырос на иде­ях французских психиатров, главным образом Мореля и Маньяна. Не этим ли объясняется, что Сербский был жестким противником учения немецкого психиатра Крепелина, правда, лишь формально, а не по су­ществу. Он действительно критически относился к высказыванию Кре­пелина о раннем слабоумии, указывая на невозможность выделения психозов на основании заранее предопределенного прогноза; вел с Крепелиным полемику в прессе, как на русском, так и на французском, ан­глийском языках. В эту полемику он вносил много иронии, юмора, под­час, по словам Ганнушкина, довольно тяжеловесного. И в то же время Сербский близко стоял к Крепелину: в целом ряде клинических подхо­дов он прямо совпадает с Крепелиным.

Из сделанного Сербским в области клиники необходимо отметить его работы о кататонии, о галлюцинациях, о везаниях (лат. vesania - безумие), о раннем слабоумии, об органических заболеваниях головного мозга; все эти работы отличаются обстоятельностью, силой критического анализа, умением просто и ясно излагать. При оценке психических нарушений у больных доктор Сербский придавал большое значение соматическим нарушениям и деятельности организма как целого, то есть был клиницистом-соматиком. При оценке того или иного случая он брал в расчет не только картину психической жизни пациента, не только состояние его нервной системы, он старался подробным образом определить состоя­ние всего организма больного и свести к одной причине, к одному забо­леванию изменения как психические, так и соматические.

Клинический анализ получил особенно яркое проявление в его док­торской диссертации «Формы психиатрического расстройства, описы­ваемые под именем кататонии» (1890 г). В диссертации Сербского слу­чаи, иллюстрирующие главы, посвященные острому слабоумию, аменции и острой паранойе, относятся к острой шизофрении. Он доказал несостоятельность учения Кальбаума о кататонии как самостоятельной болезни и установил впервые, что кататонический симптомокомплекс может наблюдаться при различных психозах. Будучи одним из оппо­нентов, Сергей Сергеевич Корсаков 21 марта 1891 года в отзыве на дис­сертацию Сербского говорит, что данная работа «является одним из лучших произведений русской психиатрической литературы». Эта по­истине классическая работа до сих пор сохраняет свое принципиальное значение для клинической психиатрии.

Большой интерес представляют работы Сербского о полиневритическом психозе (Корсакова болезнь), об органических психозах, о сме­шанных формах (везаниях), об острых психозах, ряд полемических ста­тей (частью на французском и английском языках), «К вопросу о ран­нем слабоумии» (1902 г), в которых дан исторический обзор и детально описана клиническая картина с глубоким анализом изучаемых состоя­ний. Им написаны «Краткая терапия душевных болезней» (1911 г), из­данная дважды, в которой он высказал ряд важных положений по пси­хогигиене и профилактике психических заболеваний, а также учебник («Психиатрия», 1912 г), который выдержал 4 издания, и руководство по общей и частной психиатрии.

Помимо клинической психиатрии, Владимир Петрович много сде­лал в области судебной психиатрии. Он был первым преподавателем Московского университета, читавшим с 1892 года лекции по судебной психиатрии студентам юридического и медицинского факультетов. Ре­зультатом этих занятий стали два тома «Судебной психиатрии» (в 1895 г издан первый том, в 1900 г - второй том), явившиеся первым в России руководством, в котором освещались вопросы судебно-психиатрической теории и практики, законодательства для психических больных.

Владимиру Петровичу принадлежит разработка основных теорети­ческих положений и организационных принципов отечественной судебной психиатрии. Он боролся за постановку и клиническое ведение судебно-психиатрической экспертизы. По его утверждению, эксперт не может ограничивать свою задачу лишь установлением наличия или от­сутствия психической болезни при совершении преступления (меди­цинский критерий), он должен определить и степень ее, так как пре­ступник не потому становится невменяемым, что он болен, а потому, что болезнь лишает его способности свободы суждения и свободы вы­бора того или другого образа действия (юридический критерий). Исхо­дя из необходимости двух указанных критериев, Сербский принципи­ально отрицал возможность так называемой «уменьшенной вменяемости», допускать которую склонны были многие врачи и юристы, как отечественные, так и особенно иностранные.

Профессор Сербский оставался верен лучшим традициям и заветам медицинской этики. В 1906 году он выгнал из своей клиники полицей­ских, разыскивающих революционеров. В августе в его клинику явился пристав 1-го участка Хамовнической части и заявил, что он имеет пред­писание осмотреть больных с целью выявления среди них скрывающих­ся преступников. Он предъявил предписание, подписанное всесильным градоначальником Рейнботом. В те времена такие предписания пола­галось исполнять немедленно и беспрекословно.

Однако доктор Серб­ский категорически отказался его исполнять. При этом он объяснил, что осмотр психических больных посторонними лицами, а полицейс­ким тем более, может повредить психике больных, многие из которых страдают манией преследования.

Пристав, встретивший решительный отпор, после переговоров по те­лефону со своим начальством заявил, что московский градоначальник ре­шительно требует произвести проверку и дает полчаса на размышление, после чего к осмотру приступят насильственно. На что Сербский отве­тил: «Мои научные убеждения не могут измениться ни через полчаса, ни через более продолжительное время; возложенная на меня по закону как на директора клиники забота о здоровье душевнобольных не позволяет мне ни при каких условиях дать согласие на меры, от которых может по­страдать здоровье пациентов». Полиция, видя непреклонность Сербско­го, отступила. Мало того, Сербский подал жалобу на полицию, требовал привлечь пристава и градоначальника к судебной ответственности.

Доктор Сербский был человеком непреклонным, прямолинейным, без тени чинопочитания, он был борцом не по темпераменту, а исклю­чительно по чувству долга. Образ его действий можно было всегда пред­сказать, поскольку он не выносил ложь и лицемерие, они ему были про­тивны органически. Это был честный, принципиальный, не поступав­шийся принципами гражданин и врач. Об этом красноречиво свидетель­ствуют приведенные ниже два случая.

В начале 1907 года в Московской тюремной больнице был найден мертвым в своей камере некто Шмидт, обвинявшийся в участии и орга­низации Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Судебные вла­сти видели в Шмидте опасного преступника и одного из вдохновителей Московского вооруженного восстания. Шмидт страдал психической болезнью. Факт его заболевания был установлен экспертизой, в которой принимал участие и Сербский. Судебные власти из конъюнктурных со­ображений говорили, что врачи, наблюдавшие Шмидта, ошиблись, счи­тая его психически здоровым. В результате Шмидт, оставшись без над­зора, разбил стекло в окне своей камеры и осколком перерезал себе сон­ную артерию. Случай этот вызвал в обществе бурю справедливого него­дования в адрес лиц, которые не признавали его больным. Профессор Сербский выступил на страницах «Русских Ведомостей» и развернул резкую полемику с юристами.

В том же 1907 году бывший член I Государственной думы Недонос­ков совершил убийство. Несколькими экспертизами, в которых участво­вал Сербский, было выяснено, что он душевнобольной. Несмотря на это, судебные власти, будучи пристрастными к ненавистным правительству политическим деятелям (Недоносков был в оппозиции к правитель­ству), отвергли диагноз «душевное заболевание» и приговорили Недоноскова к 4-летнему заключению. По поводу этого приговора Сербский также выступил с целым рядом докладов и статей как в общей, так и в специализированной прессе. Он не мог молчать, обличая явную неспра­ведливость. «За почти 30 лет моего служения психиатрии, - говорил Сербский, - я всегда считал своим нравственным долгом отстаивать всеми доступными мне средствами права и интересы душевнобольных. Все равно, нарушались ли они невежеством служителей, считающих не­обходимым наказать больного, или недостатком образования тех, кто устраивает охоту на уже и без того наказанных самой болезнью людей».

По воспоминаниям доктора Ганнушкина, восемь лет проработавше­го с Сербским и хорошо его знавшего, вырисовывается многомерный портрет этого человека. Владимир Петрович был простой, прямой, даже несколько грубоватый человек; он казался суровым, даже жестким, на самом деле за этим скрывалась детская доверчивость, подчас даже наивность, он был крайне добрым человеком. Серьезный на вид, медлитель­ный и несловоохотливый, он скрывал под своей суровой внешностью большую доброту и душевную мягкость, которые раскрывались в пол­ной мере прежде всего в отношении к больным.

Владимир Петрович был скромным человеком, отнюдь не честолюби­вым, не стремившимся быть заметным и останавливать на себе внимание других, никогда не искавший популярности. Однако это не мешало ему исповедовать принцип единоначалия в управлении. В соответствии с революционным духом тех лет на съездах русских психиатров постоянно пропагандировали автономно-коллегиальный стиль руководства. Вопре­ки этим настроениям Сербский отказался вводить коллегиальное управ­ление в своей клинике. Это усилило начавшееся раньше из-за игнорирова­ния им учения Крепелина противоречия между ним и врачами.

В октябре 1906 года Сербский запретил ассистентам и ординаторам распределять больных в его отсутствие, что явилось последним поводом для принципи­ального конфликта, быстро получившего широкую огласку в печати. Сер­бский пожаловался декану Д. Н. Зернову на медицинский персонал, тре­бовавший ввести коллегиальное управление, после чего две недели не по­сещал клинику. В декабре 1906 года третейский суд вынес решение: «Устав клиники, как живого дела, требует обновления, и такой коррекцией долж­но служить коллективное ведение управления». Сербский с этим решени­ем не согласился и начал увольнять служащих, которые его не поддержали. Протестуя против этого, ушли и врачи, среди них был П. Б. Ганнушкин.

Профессор Сербский вскоре осознал свою ошибку и мучительно нрав­ственно страдал. В 1911 году резко усилилась борьба за университетскую автономию, приверженцем которой был и Сербский. Когда же по авто­номии был нанесен удар рукой министра просвещения Л. А. Кассо, Сер­бский с группой левого крыла профессорской коллегии, к которой он принадлежал и пользовался большим авторитетом, покинул стены род­ного дома. В таком шаге отчаяния он видел единственный способ борь­бы и единственное средство сохранить свое достоинство и корпоратив­ную честь. Уход из университета оставил в душе Сербского незаживаю­щую рану, которая, постоянно кровоточа, в конце концов дала себя знать...

Малообщительный Сербский, несмотря на нелюбовь и даже боязнь всяких публичных выступлений, был общественным деятелем, выступ­лений которого часто боялись. На знаменитом II съезде психиатров, про­ходившем в августе 1905 года в Киеве, где он был избран его председате­лем, Сербский выступил как сторонник революционного протеста про­тив самодержавия. В 1906 году, вскоре после Декабрьского вооруженного восстания в Москве, на дверях его квартиры была вывешена надпись: «Жандармы и полицейские не принимаются в качестве пациентов».

В 1911 году одной из причин закрытия властями I съезда Русского союза психиатров и невропатологов, созванного в память С. С. Корса­кова, была речь Сербского, направленная против политической систе­мы. Фраза, которую он построил на созвучии фамилии Кассо с фран­цузскими словами des cas sots («глупые случаи»), стала крылатой среди прогрессивной части врачей России. Сербский был активным участни­ком всех психиатрических съездов.

Он принимал самое живое участие в работах Московского общества невропатологов и психиатров, где был председателем. Он организовал Московский психиатрический кружок «Малые пятницы», который проводил интересные заседания, а также много работал в Московском психологическом обществе и, наконец был одним из основателей и редакторов журнала этого общества («Журнал невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова»).

24 года своей жизни, почти четверть века, отдал Сербский созданию и развитию Московской психиатрической клиники. Последние годы жизни выдающегося психиатра прошли в тяжелых моральных и мате­риальных условиях. Сербский был бессребреник, до самой смерти он оставался необеспеченным, несмотря на самые скромные привычки. И это в Москве, где население с давних пор развращало врачей, а врачи в свою очередь, население.

Весной 1917 года рушилась старая русская жизнь, и вместе с ней ухо­дило в прошлое наследие реакционного министра Л. А. Кассо Влади­мир Петрович Сербский должен был вернуться в дорогую ему, родную клинику, он дал уже на это свое согласие, но неумолимая судьба отказа­ла ему в этой радости. На 60-м году жизни, едва ли не в тот самый день, когда пришла телеграмма из Петрограда о его возвращении в универси­тет, он 23 марта 1917 года умер; его похоронили уже не бывшим профес­сором Московского университета, как он любил себя называть, а дей­ствующим. В надгробной речи прозвучали слова, очень точно выразив­шие сущность покойного: «психиатр без страха и упрека». Таким он и останется навсегда в истории русской психиатрии.

М.С. Шойфет, "Сто великих врачей"