Книга семнадцатая. Эпилог

I. Это моя последняя книга относительно назначения частей человеческого тела; ведь не остается ни одной части, о которой я не сказал бы в частности. Но так как назначение не является ни одинаковым, ни тождественным для всех частей, было бы лучше их разграничить и указать, что является особенностью каждого вида назначений. Ведь функция части отличается от ее назначения, как об этом сказано и раньше., тем, что функция является действенным движением, а назначение является тем, что большинство называет пригодностью. Я сказал, что функция является: движением активным, тогда как многие из действий являются непроизвольными, которые и называются пассивными; они возникают в некоторых частях, когда активное движение выполняют другие. Таково движение костей конечностей, производимое благодаря прикрепляющимся к ним мышцам, двигающим кости сочленений то наружу, то внутрь. По отношению к первому двигателю (т. е. главной способности души) мышцы имеют значение органа: по отношению же к кости, которую они двигают, они являются и органом, и имеют значение начала движения. Первое назначение для живых существ проистекает из функций, второе — из частей тела. НИ одну из частей мы не хотели бы иметь как таковую; она была бы излишней, лишенная движения, так что было бы желательнее ее отсечь, чем иметь. И если бы в теле животного была хоть одна подобная часть, мы не могли бы сказать, что все части имеют какое-либо назначение. Но так как ни в человеке, ни в каком-либо другом существе. нет ничего подобного, то поэтому мы и говорим, что природа обладает высоким искусством. Так вот, я расскажу, что я почувствовал, когда в первый раз увидел слона; это будет вполне понятно тем, которые его видали; а те, которые его не видали, легко поймут, если будут внимательны к тому, что я скажу. У этого животного на том месте, на котором У других находится нос, имеется какая-то свисающая часть, узкая и настолько длинная, что достигает до земли. Когда я ее увидал, то сначала она мне показалась лишней и бесполезной. Когда же я увидел, что животное действует ею, как рукою, мне стало ясно, что она совсем небесполезна, так как назначение этой части соответствует полезности действия: ведь через посредство полезности действия выявляется назначение части. Ведь слон концом этой части захватывает все, что попадается, применяя ее ко всему, что он должен брать, вплоть до самых маленьких монет, которые он передает тем, которые сидят на нем, протягивая к ним свой хобот: так называют эту его часть, о которой мы сейчас говорим. Ведь если бы животное совсем не пользовалось этой частью, она была бы лишней и создавшая ее природа не совсем оказалась бы искусной, но так как в действительности животное производит благодаря ей очень полезные действия, то явно обнаруживается и ее назначение, и то, что природа является искусным художником. Потом увидав, что конец хобота имеет отверстия и поняв, что через эти отверстия животное дышит, как через ноздри, я уразумел, что и в этом отношении эта часть полезна. Когда же я произвел у мертвого слона рассечение каналов, идущих от отверстий кверху, вплоть до основания этой части, я нашел, что эти каналы, подобно тем, которые есть у нас, имеют два выхода: один в самый мозг, другой в рот,—я еще больше удивился искусству природы. Когда же я узнал, что животное, переходя настолько глубокую реку или болото, что все его тело покрывается водой, поднимает свой хобот кверху и дышит через него, я понял, что предусмотрительность природы выразилась не только в том, что она создала все части хорошо, но и в том, что она научила это животное пользоваться ими, что мною было показано в начале всей моей работы (I, 2—4). Для того чтобы познать искусство природы, достаточно снаружи рассмотреть все тело животного и дать себе отчет в функциях каждой части, разумеется, если эти люди собираются беспристрастно смотреть и судить о них, а не бранить и клеветать на природу, как враги. Когда же некоторые люди попытались положить в основу субстанции тел элементы, несовместимые с искусством природы, они были вынуждены объявить ей войну. Что они не могут быть совместимы, можно понять из следующего. Если надо что-либо создать художественно, то надо или касаться предмета извне, или проникнуть в его целое. Так как неделимые тела, которые некоторыми принимаются за элементы, не могут, согласно их собственному признанию, что-либо создать ни взаимным соприкосновением внешних точек, ни внутренним слиянием друг с другом, то им не остается ничего другого, как образовать скопление случайно соединившихся. доступных чувствам тел. И, конечно, случайно переплетающиеся частички редко создают полезное творение, чаще же, напротив, бесполезное и напрасное. Вот причина нежелания этих людей признать природу обладающей искусством, людей, которые говорят, что первичные тела были такими, какими представляют их себе люди,, введшие понятие «атомы». Ясно видя, что все существа, рассматриваемые с наружи, не имеют ни одной ненужной части, эти люди пытаются найти для возражения или на первый взгляд, или прибегая к рассечению, что-либо ненужное. Вот потому-то они и принудили нас к истолкованию всех частей, так что мы были вынуждены расширить наше изложение вплоть до вещей, не имеющих никакого значения ни для лечения, ни для прогноза или диагноза болезней, например, когда мы рассматривали, какие и сколько мышц двигают язык. Приходится удивляться этим людям, которые говорят, что природа не обладает искусством, и в то же время хвалят скульпторов, если они правую сторону своего произведения сделают совершенно». одинаковой с левой, но не хвалят природу за полное совпадение частей и за то, что она наделила их функциями и научила животное ими пользоваться тотчас же, как только оно было рождено. Разве справедливо удивляться Поликлету за симметрию частей, которую называют каноном изобразительного искусства, а природу лишать не только похвалы, но и вообще признания за ней всякого искусства, природу, которая показала не только внешнюю симметрию частей как ваятели, но показала ее и во внутренних частях? Разве и Поликлет не был ее подражателем в том, в чем он мог ей подражать? А мог он подражать только внешним частям, совершенство которых он видел, начиная с тех, которые находятся на глазах, как, например, рука, оканчивающаяся широкими ногтями,— орган, наиболее свойственный человеку, имеющий пять пальцев, из которых каждый имеет три сустава, и движения, о количестве и качестве которых я говорил в первой книге. Все это выполнено с высшим искусством. Кроме того, помимо всего этого, сама соразмерность этого удивительного искусства. является показательной. Ведь ваятели, создающие свои статуи при помощи бесчисленного числа инструментов, с трудом достигают соразмерности. Я уже тебе не говорю о пропорциональности размеров каждой части, как, например, самой руки, о которой сказано в первой книге, что природа создала ее как орган хватания, подобно тому как ногу она создала для хождения. Посмотри, как в отношении размеров природа осуществила высшую симметрию. Так как эта конечность свисает с лопатки, то конечно, она была бы тяжелой и неудобной для выполнения функций, если бы она доставала до ног, и еще более, если бы, спустившись ниже, тащилась по земле, хотя для хватания предметов, находящихся далеко, она была бы настолько же более удобной, насколько она была бы длиннее. Конечно, короткую руку настолько же легче было носить, насколько она менее приспособлена для того, чтобы брать вещи, находящиеся далеко, а рука, полезная для этого, была бы более тяжелой; поэтому-то природа настолько увеличила ее длину, чтобы она ни в коем случае не оказалась тяжелой. Для человека, действительно стремящегося познать творения природы, достаточно рассмотрения одной только руки, не приступая еще к анатомированию. Тот же, как я сказал, является врагом природы, кто, даже увидав ее искусство во внутреннем строении руки,, которое я изложил в первых двух книгах, не зная сна, будет стремиться оклеветать что-либо из увиденного. Точно так же относительно голени всякий, беспристрастно исследовав симметричность ее размера и назначение каждого из ее движений, не только будет восхвалять, но и удивляться искусству природы. Если ты представишь себе голени какого либо человека, имеющие половинную величину сравнительно с надлежащей,, думаю, ты поймешь прежде всего, насколько тяжелым и трудно носимым будет лежащее на ногах тело, во-вторых, как будет опасно, если он попытается идти, и, в-третьих, насколько невозможно будет для него бегать. Равным образом, рассматривая отношение бедра к голени и голени к стопе, ты и здесь признаешь высшее искусство природы; то же относится и к частям стопы и кисти: ведь и эти части удивительно соразмерны друг другу;, точно так же плечо и предплечье, 355. предплечье и кисть и другие ее части обнаруживают удивительную пропорциональность. И все это указывает на искусство демиурга. И соразмерного устройства одних только пальцев, для человека, не относящегося враждебно к природе, достаточно, чтобы доказать ее искусство. Почему ни один человек никогда не имеет пальцы втрое длиннее, чем они есть теперь? И почему опять-таки никто не имеет настолько маленьких, какой у каждого из них является первая фаланга? Я по крайней мере отвечу: потому что подобная величина повредила бы их назначению.

Ты же, так презрительно относящийся ко всем творениям природы, ничего этого не видишь, а то, что из числа тысячи тысяч людей она один раз как-нибудь создала человека, имеющего шесть пальцев, вот только это ты и видишь. Ведь если бы Поликлет при создании тысячи статуй в чем-либо незначительном так ошибся, ты и сам не порицал бы его, а тех, кто сделал бы ему такой упрек, назвал бы злобными. Измени все это и посмотри, что бы ты сказал, если бы природа ошиблась в тысяче случаев и в одном только случае сделала правильно. Разве ты не сказал бы, что 356. удачно сделанное — дело случая, а не искусства? А если бы это случилось в десяти тысячах случаев, то тем более? А теперь, видя ошибочное творение не в тысячах и не в десятках тысяч людей, а в тысячах тысяч, ты осмеливаешься правильно созданное отнести к делу случая, пользуясь по отношению к природе какой-то своеобразной справедливостью. Если бы ты присутствовал при состязании авторов трагедий и комедий, неужели того, кто из тысячи случаев ошибся бы в одном, ты обозвал бы бесталанным, а того, кто один раз выполнил свою роль хорошо, ты стал бы хвалить как искусного артиста? Все это глупая болтовня и явно дело людей, позорно пытающихся защитить те основания, которые они с самого начала плохо заложили. И когда они видят, что все это у них рушится, если только допустить, что природа обладает искусством, они вынуждены прибегать к наглости. Как я говорил, вовсе не нужно подвергать исследованию все части тела, производя вскрытия, так как любая из внешних видимых частей достаточна для того, чтобы доказать искусство сотворившего ее. Нечего говорить об одинаковости и пользе бровей или ушей, или века и ресниц, или об отношении одного зрачка к другому, о чем-либо подобном, что показывает удивительную мудрость, а вместе с тем и могущество природы, раз уже то, что у нас всегда перед глазами ж что мы называем кожей, достаточно для того, чтобы доказать ее искусство. Если кто станет рассматривать кожу как таковую, он увидит, что на многих частях она сплошная, а на немногих — имеет отверстия, он, конечно, задумается, случайно ли сделаны эти отверстия, так, что ничего полезного для тела через них не входит и не выходит, или же польза всех этих отверстий весьма значительна. Одно из этих отверстий создано ради проникновения внутрь пищи, питья, а также окружающего нас воздуха, а другое — для выделения жидких или твердых отбросов. Вместе с первым отверстием был проложен также путь через ноздри для дыхания, вместе со вторым — для выделения спермы. От ноздрей поднимаются кверху к самому мозгу и другие протоки ради выделения отбросов. В другом месте тело получило отверстие для того, чтобы животное могло слышать благодаря ему, а в другом — кожа разорвана ради того, чтобы живое существо могло видеть. Нигде ни одно отверстие не является .лишним.

Равным образом нет повсеместного произрастания волос, но нет и полного их отсутствия; как мы показали (XI, 14), они растут только там, где это наиболее необходимо, как, например, на голове, на бровях и в виде ресниц, а отсутствуют на внутренней части кисти и подошвы стопы. Точно так же ни одна мышца не срастается с кожей напрасно; это происходит только в тех частях, где этого требует необходимость, как нами указано. Кто может быть настолько глуп или столь враждебно настроен по отношению к делам природы, чтобы тотчас же на основании кожи и тех частей, которые прежде всего попадаются на глаза, не понять искусства демиурга? Кто не признал бы немедленно, что есть некий разум, имеющий удивительную силу, который, витая над землею, проникает во все ее части? Ведь повсюду можно видеть живущих животных, которые все имеют удивительное устройство. Все же, существует ли какая-нибудь часть мироздания хуже, чем земля? Однако ясно, что и сюда ниспослан некий разум высшими телами, и всякому, наблюдающему их, тотчас же приходится удивляться красоте их субстанции, прежде всего и более всего солнца, затем луны и, наконец, звезд. Насколько субстанция их тела чище, настолько же и разум, живущий в них, лучше и совершеннее,, чем обитающий в телах земных. Поскольку в иле, грязи, в болотах, в загнивающих растениях и плодах — везде зарождаются живые существа прекрасно доказывающие разум создавшего их творца, то что же следует думать о небесных телах? Насколько природа разумна, можно видеть и на самих людях, если представить себе Платона, Аристотеля, Гшшарха, Архимеда и многих других, им подобных. Если в таком месиве,— как иначе может кто-либо назвать то, что составлено из крови, мяса, флегмы, желтой и черной желчи,—проявляется такой великий разум, то какое его превосходство следует предполагать в солнце, луне или какой-либо из звезд? Когда я над этим задумываюсь, мне кажется, что и окружающий нас воздух пропитан немалым разумом. Ведь не может быть, чтобы, участвуя в солнечном сиянии, он не усвоил бы и его силы. Я знаю, что и ты согласишься со всем этим, внимательно и без предвзятого мнения рассмотрев искусство, которое проявляется во всех живых существах, разве только, как я сказал, ты не придерживаешься мнения об элементах вселенной, которое необдуманно выдвинули. Ведь всякий, кто рассматривает предметы совершенно беспристрастно, увидит, исследуя строение любого животного, что в таком месиве из мяса и жидкостей все-таки есть разум — ведь все указывает на мудрого демиурга — и поймет превосходство разума, находящегося на небе; и то, что казалось ему сначала незначительным, вопрос о назначении частей, он признает со всей справедливостью началом совершенной теологии, ведь она есть нечто более значительное и более важное, чем вся врачебная наука. Не одному только врачу полезно исследовать назначение частей тела, но гораздо больше, чем врачу, это необходимо философу, стремящемуся - приобрести познание о всей природе, и ради этого ему следует, как мне кажется, быть посвященным во все ее таинства; люди разных племен и разных государств, которые чтут богов, не имеют ничего подобного Элевсинским и Самофракийоким мистериям. Однако и они объясняют неясно то, о чем говорят эти таинства, творения же природы совершенно очевидны на всех живых существах. И не думай, что только по отношению к одному человеку проявлено такое искусство, которое мы выяснили в прежних наших речах,- но если ты захочешь анатомировать любое животное, перед тобой предстанут та же мудрость и искусство демиурга; и чем меньше будет животное, тем большее удивление оно вызовет; так бывает, когда художники выполняют работы на маленьких предметах. Такие люди есть и теперь; из них один художник недавно вырезал на кольце Фаэтона, едущего на четверке коней, все кони имели и уздечки, и рты, и передние зубы 1в8; все это не было мною замечено ввиду их мелкости,- пока- я не повернул и не стаи рассматривать эту чудесную вещь при ярком свете; но даже и в этом случае я не мог разглядеть всех частей, как и многие другие, смотревшие перстень. Тот же,- кто смог все ясно различить, признавал, что все создана о величайшей гармонией; ведь все шестнадцать ног четырех коней мы с трудом пересчитали и все части каждой ноги были ясно выражены, как это казалось тем, которые могли их рассмотреть. Но ни одна из этих ног не имела более совершенного строения, чем ноги блохи, так как, помимо искусства, которое обнаруживается в строении ноги блохи, которая живет, питается и растет, еще большая мудрость и сила проявляется в искусстве того, кто создал блоху, потому что он без всякого труда создает, развивает и питает ее. Если столь великое искусство проявляется по отношению к столь презренному животному, о котором можно сказать, что оно создано демиургом мимоходом, то какую, нужно полагать, проявляет он мудрость и силу при создании высших существ?

П. Действительно, такова самая большая польза, получаемая нами от этой работы не только в качестве врачей, но, что гораздо важнее, в качестве людей, стремящихся познать что-либо относительно значения целесообразности, которую некоторые философы считают вообще не существующей, не говоря уже о применении ее к живым существам. Вторая выгода касается распознавания заболевших частей, скрытых внутри тела, для чего знание функций этих частей также имеет большое значение. Подобно тому, как знающий, что хождение есть функция ног, а переваривание пищи происходит в желудке, видя человека, не могущего двигаться, сразу понимает, что страдание заключается в какой-либо части ноги, а что у человека, страдающего несварением или плохим пищеварением, поражена какая-либо часть желудка, так и человек, знающий, что орган мышления заключается в мозге, будет понимать, что бред, острый психоз, летаргия, помешательство, меланхолия происходят от заболевания мозга или непосредственно, или в связи с другими болезнями. Подобно тому, как сказанное относится к функции, оно же касается и назначения. Ведь если теряется способность хождения вследствие того, что повреждены нервы или мышцы ноги, то это происходит также, если какая-либо из костей переломилась или выскочила из своего сочленения. Если бы мы не знали, что твердо стоим на ногах благодаря костям , то мы не могли бы знать, что, когда они больны, живое существо страдает. Таким образом для распознавания болезни какой-либо части знание назначений является ничуть не менее важным, чем знание функций. Точно так же обстоит дело и относительно прогноза. Ведь, в самом деле, поскольку для процесса хождения состояние субстанции костей в ногах является важным, нам будет ясно, что все неизлечимые заболевания, например вывих с открытой раной, повлекут за собой и в дальнейшем постоянную невозможность хождения; но если при. отсутствии, раны вывих остается неизлечимым, как это бывает при вывихе в бедре, это укажет и на неизбежную постоянную хромоту в будущем и на то, какого рода она будет, как писал Гиппократ в своей книге «О сочленениях». Третья польза этой работы, кроме указанных, направлена против софистов, которые не согласны с нами, что кризисы являются делом природы и лишают ее всякой предусмотрительности по отношению к животным. Часто выдвигая против нас как не существующее назначение частей, которого софисты не знают, они думают, что этим будет поколеблено искусство природы; затем они высмеивают Гиппократа, требующего, чтобы мы подражали тому, что обычно природа делает при помощи кризисов. Из-за этого-то и мы принуждены были рассмотреть назначение всех частей тела, хотя бы это даже нисколько не помогало ни диагнозу заболеваний, ни прогнозу. Но врач извлечет очень большую пользу для лечения из этой работы, так же как и из работы о функциях. Ведь когда стоит вопрос, надо ли резать какие-либо части или обрезать их, или удалить уже какую-либо загнившую часть, или извлечь стрелу или копье, то знакомый с назначением частей будет знать, какие части следует решительно, без страха отрезать, а какие пощадить. III. Эти достоинства законченного нами труда, какими бы они ни были и сколько бы их ни было, выясняет эта книга, как какой-либо хороший эпод; я употребляю это слово не в значении «пользующийся заговорами». Но мы знаем, что у мелических 17° поэтов, которых некоторые называют лирическими, есть строфа, антистрофа и третья, заключительная, часть песни — эпод, который они, как говорят, пели стоя перед жертвенником и воспевая богов. Уподобляя свою последнюю книгу такому эподу, я и дал ей это название.